Интервью с директором Банковского института Василием Солодковым на портале «Ребанкинг. Новые стратегии банкинга»

При полном отсутствии конкуренции страна идет по пути "голландской болезни".

Рост неопределенности в мире. Проблема с банковскими рисками, toobigtofail и уменьшение финансового рычага. Новые технологии, виртуальные валюты, небанковские платежные сервисы. Кластеризация отечественных банков. Отсутствие ресурсной базы у отечественных банков. Влияние залоговых аукционов 90-х. Проблемы малых банков. МФО. «Длинные» инструменты для банковских пассивов. Закредитованность. «Голландская болезнь» и сырьевое проклятие

Интервью с директором Банковского института ВШЭ Василием Солодковым

  

Рост неопределенности в мире

 

Если говорить о банкинге глобально, что происходит? Какие тренды?

В.С.: Банкинг понемногу оправляется, точнее, оправлялся от кризиса 2007–2008 годов. Этот кризис был похож на тот, что происходил с 1973 по 1982 год, на так называемый энергетический кризис, за исключением того, что в этот раз не возникла стагфляция. А так все очень похоже — достаточно высокие цены на энергоносители, спад объемов производства и т.д.

В любой кризис естественным образом растут кредитные риски, и банки друг на друга закрывают лимиты. Центральным банкам это не нравится, потому что банки перестают выполнять свою основную функцию финансового посредника, и центробанки пытаются их подстегивать, чтобы банки трансформировали сбережения в инвестиции. Мы увидели бы некое выползание из кризиса, если бы не события с Украиной. После аннексии Крыма и попыток дестабилизации в юго-восточных областях Украины, естественно, неопределенность возросла.

 

Мировая неопределенность?

В.С.: Мировая, конечно. Понятно, что от санкций нам будет тяжелее, чем странам Западной Европы или США, которые вообще этих санкций могут и не заметить. Но когда экономика находится в шатком балансе, это толчок для мировой экономики — в совершенно неправильном направлении. Также возникают новые угрозы: Исламское государство, эпидемия Эболы… Поэтому в данный момент есть некая глобальная неопределенность.

С одной стороны, есть позитивные явления в США, которые вышли на экономический рост и второй год подряд показывают результат под 3%. С другой стороны, есть угроза дефляции в Европе. Несмотря на то, что Европейский Центральный Банк беспрецедентно снизил процентную ставку, угроза дефляции остается. В проблемных страны — Греции, Испании, Италии — острота проблемы снизилась, но в целом пока решение еще не найдено.

 

Проблема с банковскими рисками, too big to fail и уменьшение финансового рычага. 

То, о чем мы говорим, — это проблемы внешние по отношению к банковской системе, а мне приходилось слышать о том, что внутри самой банковской системы есть внутренний конфликт интересов, который приводит к безответственному поведению банков, к банковскому кризису. Насколько это соответствует действительности?

В.С.: Здесь можно много о чем говорить. Первое — отмена закона Гласса–Стигала привела к появлению в США модели универсальных банков. До этого были традиционные инвестиционные банки, которые занимались тем, что инвестировали. Деньги, которые вносились в эти банки клиентами, вносились на свой страх и риск. Отмена закона Гласса–Стигала привела к тому, что стало возможно с легкостью заниматься кредитованием с секьюритизацией кредитных активов. Таким образом, банки свой риск очень быстро трансформировали в риск других организаций — хедж-фондов, пенсионных фондов и так далее, прекрасно себя при этом чувствуя.

Никаких критериев для сдерживания кредитной экспансии не было. Считалось, что все так замечательно будет и дальше. Но некий «чих» в экономике США привел к тому, что небольшой рост ставки рефинансирования в США сказался на массовом невозврате ипотечных кредитов, а дальше по цепочке мы пришли к тому, что имеем.

В результате кризиса появился ряд свежих идей, которые до сих пор нигде до конца не реализованы. Первое — не должно быть банков too big to fail. Не должно быть таких банков, падение которых могло бы затронуть интересы налогоплательщиков. Lehman Brothers секвестировали, «Ситибанк» разделили по разным направлениям. Но в целом, если посмотреть глобально, такого рода банки остались.

Вторая проблема. Если мы последовательно идем по пути предотвращения кризисов, то мы должны снижать величину финансового рычага, а снижение финансового рычага автоматически означает замедление развития.

 

Уменьшение количества денег в обороте?

В.С.: Совершенно верно. И здесь надо искать баланс, если он вообще возможен (а я думаю, что он вряд ли возможен), между рычагом и устойчивостью развития. Любое увеличение рычага ведет к увеличению волатильности.

 

Каких-то глобальных изменений после кризиса 2007–2008 года в банковской системе не произошло?

В.С.: Произошло. Инвестиционный банкинг уже мертв. Его нет. Все банки, которые им занимались, сокращают, сокращают и сокращают персонал.

Новые технологии, виртуальные валюты, небанковские платежные сервисы.

При этом универсальные банки, вместо того чтобы кредитовать, сами стали активно вкладываться в ценные бумаги…

В.С.: Естественно, потому что политика количественного смягчения — она дает банкам ликвидность по очень низкой ставке. Эту ликвидность можно трансформировать в кредиты, если есть спрос со стороны реального сектора. А если этого спроса нет, что остается? Остается вкладываться в какие-то ценные бумаги, что и происходит.

 

Как повлиял на банкинг технический прогресс?
Повышение вычислительных мощностей, увеличение скоростей и объемов передачи информации, появление интернета и т.д. — это как-то ощутимо повлияло на банкинг? Некоторые мои собеседники говорили, что банкинг не изменился со времен Италии XV века…

В.С.: Ранее надо было физически дойти до банка, идентифицироваться каким-то образом, внести деньги, а потом разбираться, что с этим дальше будет. Сейчас технологические процессы совершенно другие. Сейчас можно в банк не заходить и сделать много операций, которых во времена возникновения банкинга в Италии в принципе не существовало.

Меняется парадигма, появляются сетевые, виртуальные банки, которые не имеют офисов. Мы можем достаточно быстро перебрасывать деньги в любую точку планеты.

И новый тренд — это виртуальные деньги. Для меня, честно говоря, это пока не совсем понятное явление: экономической теории, которая бы объясняла природу современных денег, не существует. Все авторы, которые пишут про деньги, говорят о том, что деньги должны базироваться на доверии. Доверие к биткоину или еще к каким-то виртуальным деньгам — вопрос абсолютно открытый.

 

Мне кажется, доверие — это там единственное, что есть. На чем базируется биткоин — на том, что кто-то им пользуется.

В.С.: Совершенно верно, он базируется на том, что пользователь верит в то, что его биткоины еще кому-то нужны. А вот этой-то уверенности как раз и нет, потому что сейчас кто-то в качестве экзотики решил их прикупить, а завтра он решит в качестве экзотики их сбросить, а послезавтра все вообще забудут, что это такое.

 

Apple Pay создает свою платежную систему. Google, PayPal, Amazon, Alipay — всё это не банки, и все они создают свои платежные сервисы. Насколько это составляет банкам конкуренцию, влияет на них?

В.С.: Это составляет очень сильную конкуренцию, потому что банки должны на чем-то зарабатывать. Одна из форм их заработка — это расчеты. Если эти расчеты уходят какой-то третьей стороне, то банк этого источника лишается. Тогда возникает вопрос: а чем банк привлекателен для клиента? Если кредит никому не нужен, если по депозиту платится 0% годовых, а именно так сейчас часто бывает в Европе и в США, то возникает вопрос: чем заниматься банкам?

Кластеризация отечественных банков. Отсутствие ресурсной базы у отечественных банков. Влияние залоговых аукционов.  Если обратиться к отечественному банковскому рынку, что сейчас здесь происходит?

В.С.: Первое. У нас банки кластеризовали, разделили по разным группам. Есть более равные банки, есть менее равные банки. К «более равным» относятся государственные банки. Основная проблема банков — это фондирование, где брать деньги. Когда Центральный банк стал расчищать поляну и отбирать лицензии, то в первую очередь пострадали мелкие и средние банки, потому что физики стали забирать деньги и переводить их в госбанки. Юрлица стали стремиться к тому, чтобы на расчетном счете оставался ноль.

 

Наша банковская система каким-то образом отличается от западной?

В.С.: Она принципиальным образом отличается. Все своеобразие нашей банковской системы заключается в том, что все наши коммерческие банки, даже самые крупные из них, по размеру значительно меньше крупных компаний. Это явление произошло из залоговых аукционов, которые были проведены в 1995 году, когда 80% ВВП было отдано 5-6 людям. Были отданы сырьевые отрасли — то, что всегда продавалось и всегда будет продаваться.

Мы начали почему-то не с приватизации парикмахерских, а с сырья. И это привело к тому, что ресурсная база стала уходить за рубеж. Реинвестирование для этих новых владельцев сырьевых ресурсов, по большому счету, бессмысленно, они получили эти активы как даровую силу природы. А учитывая все политические и прочие наши страновые риски, проще и надежнее покупать яхты, чем заниматься вложением в родную экономику.

Поэтому получилось, что банковская система, которая создавалась с начала 90-х годов, в принципе была лишена доступа к этим денежным потокам, к 80% ВВП.

И что осталось банкам? Остались физики, у которых денег не было, нет и не будет, и остались юрики в лице мелкого и среднего бизнеса. Они этими банками и обслуживаются. Но основные денежные потоки идут совершенно по другим каналам и в других направлениях, поэтому для российских банков фундаментально не решена проблема ресурсной базы, несмотря на то, что страна является в течение долгих лет крупнейшим в мире экспортером нефти, природного газа и других ресурсов.

 

Банки у нас не получают доступ к этим потокам?

В.С.: Конечно. Они на этом празднике жизни совершенно не нужны, и они выживают каждый как может. Кто-то выживает, присосавшись к государству, кто-то — пытаясь взаимодействовать каким-то образом с бизнесом — с мелким, средним. А кто-то начинает создавать какие-то нелегальные схемы, связанные с обналичиванием, еще с чем-то, что позволяет владельцам бизнеса до какого-то времени достаточно хорошо жить.

Это глобально. Если брать поэтапно, ресурсная база была разной на разных этапах. С 1992 по 1994 год это была игра на девальвации рубля. С 1994 года, как только появилась политика стабилизации инфляции, стали играть на валютном коридоре. Валютный коридор появился в мае 1995 года, когда у нас уровень девальвации рубля совершенно не соответствовал рублевой инфляции, и можно было в хорошие месяцы зарабатывать до 500–800% годовых по доллару через механизм ГКО, под гарантию Минфина, под гарантию Центрального банка.

После дефолта 2008 года, пользуясь тем, что Центральный банк занимался невыполнимой задачей, то есть одновременно давил инфляцию и не давал рублю укрепляться, возник дисбаланс в процентных ставках внутри страны и за рубежом. Банки стали брать дешевые зарубежные кредиты. Все закончилось в 2008 году, потом возобновилось, а сейчас трудами партии и правительства опять прекратилось. Единственным источником ресурсов, по сути дела, остается Центральный банк и примкнувший к нему бюджет. И сейчас еще собираются распределить под это дело пенсионный фонд с фондом будущих поколений.

 

Проблемы малых банков. МФО

У нас в стране порядка 900 банков. Наверное, не все они занимались именно банковским бизнесом?

В.С.: Мы начали с того, что из этих 900 банков банковским бизнесом мало кто может заниматься, потому что у них нет ресурсной базы. И заметьте — не по их вине. Занимались, чем могли. Но, с другой стороны, в США 8 000 банков. Дело не в количестве. И они все себя прекрасно чувствуют, потому что есть многоуровневая банковская система. Есть банки, которые работают на федеральном уровне, есть банки, которые работают в рамках штата, есть банки, которые работают в рамках графства. Есть банки, есть кредитные кооперативы и т.д., они различаются по объему и составу операций и многому другому, но в любом случае это банковские организации, в любом случае все они подпадают под систему страхования вкладов. У нас же идет наступление на банки, сокращение их количества. Банки выходят из бизнеса, но вместо них появляются совершенно странные организации, которые называются МФО.

 

Реклама которых на всех столбах висит?
В.С.:На столбах висит и все метро ей обклеено: «Приходите к нам, мы вам дадим 10% в месяц по депозиту, мы дадим вам кредит под 3% в день». Это та ниша, в которой должны были бы работать мелкие и средние банки. Но в силу того, что они подпадают ровно под то же самое регулирование, под которое подпадает и Сбербанк, они физически этим заниматься не могут.

 

Мелкие банки?

В.С.: Конечно. Их вымывает с рынка, и в ответ получаются вот эти совершенно непонятные вещи. Если на эти непонятные вещи пытаться наступать, то они все равно, очевидно, останутся, просто уйдут в подполье.

 

Я слышал, что МФО осталось последним источником финансирования для малого бизнеса…

В.С.: Да. Наше государство показывает, что оно эффективно на самом деле ни с чем бороться не может, потому что запрещается одно — появляется другое.

 

Что же делать этим самым малым, средним и прочим банкам, у которых нет ресурсной базы?

В.С.: Им нечего делать. Видимо, просто закрыться.

 

Может быть, они могут как-то слиться, объединиться?

В.С.: Сливайся, объединяйся, от этого деньги из ЦБ в банк не попадут. Банку же надо, допустим, чтобы взять деньги по РЕПО, предложить какие-то ценные бумаги. Откуда они у него возьмутся?

Должны быть какие-то длинные инструменты, о которых я неоднократно говорил, типа депозитных сертификатов, как в США. Но это же не от банков зависит, это зависит от регулятора. А регулятора существующая картинка абсолютно устраивает.

«Длинные» инструменты для банков

Депозитный сертификат — это некий инструмент, который помог бы с ресурсами, если бы это было принято как модель?

В.С.: Если бы он был бы использован как модель. Если бы он был бы одобрен регулятором и был бы прописан в соответственном законе. Это первое.

Вторая вещь просто смешная. Во всех странах мира, кроме нашей, под каждой пластиковой карточкой клиента есть минимум два счета — текущий и сберегательный. На сберегательный платятся проценты по депозиту, а через текущий вы рассчитываетесь.

 

Почему это важно?

В.С.: Это принципиально важно, потому что нельзя вырывать явления из контекста. У нас огромное количество наличных бродит по стране. Понятно, что в нале заинтересованы те, кто получает взятки. Государство тем не менее предприняло усилия, чтобы люди налом пользовались меньше, а больше пользовались карточками, всех перевели на зарплатные карты.

Итог какой? 90% операций с картами — это снятие денег через банкоматы. Почему так получилось? Потому что забыли о действующих даже в этой стране законах. Первый закон — закон о банках и банковской деятельности, что никто не имеет права открывать вам счет в банке. Работодатель не может заставить работника идти в конкретный банк, это нарушение действующего законодательства. Однако это произошло в 99% случаев. Должно быть право выбора. Хочешь — получай в кассе, хочешь — выбирай себе банк.

Второе, что должно было бы быть, если бы у регулятора была заинтересованность в развитии банковской системы, — необходимо банк обязать открывать два счета: расчетный и сберегательный. И на сберегательный платить проценты по депозиту. Тогда клиент, получая деньги, давал бы указание своей бухгалтерии перечислять не в банк А, а в банк В, потому что там ставка выше. И перечислял бы не на расчетный счет, а на сберегательный. И он сразу же начинал получать процент на свои деньги. В таком случае, зачем ему их оттуда изымать, если он на них будет получать проценты? Клиент будет изымать деньги ровно столько, сколько ему нужно.

Но это, опять-таки, справедливо для нормальной экономики, а сейчас трудами партии и правительства мы получили, во-первых, девальвацию рубля. Во-вторых, мы получили норматив по установлению ставки по депозитам, рассчитываемый по 10 крупнейшим банкам, пять из них государственные, которым совершенно безразличен процесс фондирования за счет физических лиц. Они получают деньги через совершенно другой канал. В результате коммерческие банки не могут по депозитным счетам поднимать процентные ставки, потому что они нарушат соответствующий норматив.

 

Норматив же установлен вроде как гуманный. Он не определяет ставку, он привязывает ее к средним показателям по рынку?

В.С.: Эти разумные меры могут работать в нормальной экономике. А то, что мы сейчас делаем своими руками, приводит к тому, что люди начинают покупать валюту и эту валюту закапывать в огородах и в банковских ячейках, что естественным образом будет провоцировать дальнейшее развитие кризиса. Не говоря о том, что норма возврата АСВ в 700 000 рублей была установлена в 2008 году. Очевидно, что эта сумма должна быть больше. Должны быть современные инструменты, которые позволяют фондировать банки. Должны быть инструменты, которые позволяют хеджировать процентные и валютные риски, которые возникают как у банков, так и у клиентов. Нет ни того, ни этого.

 

Получается, что вопрос о том, сколько нам нужно банков, довольно глупый?

В.С.: Он глупый, потому что общий ответ на это простой — чем выше конкуренция, тем лучше качество услуги. Другое дело, что если мы не стремимся к конкуренции, то, соответственно, мы имеем ту услугу, которая оказывается.

Закредитованность

Что можно сказать про пресловутую закредитованность? Я слышал диаметрально противоположные вещи. Кто-то говорит, что закредитованность уже критически опасна. Кто-то мне говорил, что закредитованы только маргиналы…

В.С.: Проблема в том, что объемы кредитов, если посмотреть по отношению к доходу, очень большие. В этом плане закредитованность существует. А учитывая, что ставки достаточно высокие, а страна вползает в рецессию, то проблемы, очевидно, будут. И будут очень серьезные.

 

То есть рецессия повлияет на отсутствие доходов?

В.С.: Снижение доходов населения и, соответственно, невозможность платить по кредитам.

 

Значит, закредитованность — это действительно реальная проблема?

В.С.: Такая проблема есть, конечно. Потребительские кредиты были очень распространены, и их рискованность для банков компенсировалась высокой ставкой. И все это работало, пока экономика росла. Когда она расти перестала, то все это оборачивается и против клиентов, и против банков.

  

Голландская болезнь

Что будет дальше с нашими банками, с нашей банковской системой? Чего ожидать?

В.С.: В том, что касается развития всей страны, то здесь, пока не будут решены вопросы пересмотра залоговых аукционов 1995 года, ничего хорошего не будет. И я об этом говорю с 1995 года. Основной проблемой советской экономики был сверхмонополизм, а здесь этот сверхмонополизм усилили еще на два порядка. В СССР было 180 министерств, а здесь создали 8 компаний.

При полном отсутствии конкуренции естественно, что страна идет по наилегчайшему пути, а наилегчайший путь — это путь, связанный с «голландской болезнью», и ничего ее с этого пути не свернет.

 

С «голландской болезнью»?

В.С.: Наша «голландская болезнь» — это сырьевое проклятье, когда сырьевые отрасли давят все остальные. Можно видеть, что даже в условиях санкций, которые мы сами на себя наложили, мы ищем партнеров, для того чтобы дальше развиваться в рамках «голландской болезни». Это моя точка зрения, я всегда о ней говорю. Потому что если этого не сделать, все остальное — это косметические меры. Когда основной поток денег, ресурсов, производящихся в этой стране, идет мимо этой страны и мимо банковской системы, то понятно, что в этой стране ничего развиваться не будет.

Статья опуликована 11.11.2014 на портале "Ребанкинг. Новые стратегии банкинга"